Эдуард Лимонов. Веселый пророк
На фоне уже случившихся и ожидаемых катаклизмов уход писателя и политика, носителя мощнейшего литературного и общественного дара, человека огромной судьбы Эдуарда Лимонова стал для страны настоящим потрясением.
Казалось бы, 77 лет, возраст вполне почтенный, и смерти Эдуард Вениаминович не боялся, играл с ней в рискованные игры, а в последние годы, нисколько не позируя, ждал ее в манере старого русского рабочего – спокойно и чуть цинично. Однако массам – читательским, политизированным, в той или иной степени общественно активным – он казался вечным. Наверное, от интуитивного понимания, что если кто из современников состоит в особенно близких отношениях с Вечностью, то это он – Эдуард, Вождь, Дед.
Отсюда – волны искренней скорби, подлинного переживания. Половодье горьких чувств приобретает привычные в России литературоцентричные формы – его называют последним из великих русских писателей, классиком и пр. В подобных оценках сходятся люди противоположных мировоззрений; похоже, признание литературных заслуг Лимонова – долгожданный вариант национального согласия. Невозможный по всем другим поводам.
Тем не менее и сейчас это кажется удивительным, при жизни о литературе Лимонова говорили мало – он категорически выпадал из профессионального обсуждения, не то на правах действительно классика, не то из-за положения изгоя, а, скорее всего, и как всегда, было тут всё вместе. Меня, помню, очень тронула надпись, такая совершенно "не-лимоновская", которую он сделал мне на сборнике стихов: "СССР – наш Древний Рим".
"Спасибо за дружеские статьи", – написал Поэт, всю литературную жизнь отчаянно декларировавший равнодушие к тому, что там о его стихах и романах говорят, автор более чем семи десятков книг, как теперь понятно – почти равного количеству прожитых лет. Я понял, как ему, мастеру жизнестроительства, остро не хватает жизни именно в литературе, не зря он любил вспоминать, как рецензиями на французское издание "Эдички" мог устелить весь пол своей парижской студии, и бурно ликовал по выходу книги "Лимонов" Эмманюэля Каррера. Где француз на три четверти объемной биографии пересказывает, клочковато и аляповато, сначала харьковскую, а потом нью-йоркскую трилогию своего героя.
Парадокс – но знаковый, рубежный, сильный и пророческий роман "Иностранец в смутное время" вспомнили совсем недавно по параллельному поводу (и отчасти с подачи вашего покорного слуги) – в связи с уходом знаменитого шансонье Вилли Токарева. Впрочем, повод того стоит – Лимонов вспоминает, как певец Брайтон-бич в 1989 году, когда СССР в муках и де-факто прекращает своё существование, вдруг в переполненном зале "Лужников" начинает петь советские марши, гимны и военные песни, напоминая народу, что он, в конце концов, за народ…
…В 2002 году, ожидая этапа на суд в Саратов (по следам пребывания в саратовском СИЗО-1 Лимонов напишет пронзительно-документальную книгу "По тюрьмам"), Эдуард вспомнил давнее стихотворение "Саратов", написанное в 1968 году юным поэтом, никогда в этом городе не бывавшим. Финал с тех пор (тюремная эпопея ЭВЛ) широко цитируется:
Умру я здесь в Саратове в итоге,
не помышляет здесь никто о Боге,
ведь Бог велит пустить куда хочу,
лишь как умру – тогда и полечу […]
Все слабые за сильного держались,
и никогда их пальцы не разжались,
и сильный был в Саратове замучен,
а после смерти тщательно изучен.
Первое пророчество (о смерти в Саратове), по счастью, не сбылось – Лимонов его этим стихотворением, что называется, "заговорил": Саратов остался ярчайшей страницей его биографии, городом, где Деда любят и почитают, – на улицах которого подходят бывшие арестанты и просят передать огромные приветы "Вениаминычу"… А вот для второго, "тщательного изучения", пришел означенный час.
Правда, началось оно очень по-лимоновски – с мифологизации. Казалось бы, Эдуард Вениаминович давно выполнил всю работу за своих биографов и мифоманов, оставив им незавидную роль переписчиков акакиев акакиевичей… Но, как оказалось, и обширный пиршественный стол, за которым каждому будет, чем поживиться. Так, ведущий критик отечественного литпроцесса Галина Юзефович в некрологе пишет, что молодой Лимонов перебрался в Москву из Харькова в 1974 году (на самом деле – в 1968-м) и в том же году покинул СССР, то есть на завоевание столицы у талантливого и нахального провинциала ушло полгода или около того.
Деду бы такое явно понравилось. Или Галина пишет о его участии в обороне Белого дома в 1993-м, а уже потом (!) в балканскаих войнах, боевых действиях в Абхазии и Приднестровье – тут мифологизируется не только судьба Лимонова, но и вся геополитическая история 90-х.
Но, приветствуя миф, естественным образом вырастающий из самой жизни Лимонова, я всё же уповаю на более серьезный подход в оценках и осмыслении его литературы. Лимонов когда-то говорил, будто пишет всю жизнь одну книгу – укрупняя детали, расписывая подмалевок, освещая и прибирая когда-то в спешке заброшенные уголки и чердаки. Если сказано о книге его теперь уже долгой жизни – всё верно. Если о том мире, который он создает как творец и где живет как герой, – тоже справедливо.
Но постороннему наблюдателю ясно, насколько этот мир неоднороден.
В работах, которые, я уверен, начнут появляться, можно будет разделить творчество Эдуарда на этапы, периоды, направления и даже по цветам и войнам. Распределить по мировым столицам, маршрутом гонки Харьков – Москва – Нью-Йорк – Париж - Москва. Найти для харьковской трилогии место рядом с "Детством. Отрочеством. В людях". Увести на особый режим тюремные книжки. Сделать философско-публицистический курс лекций из "Дисциплинарного санатория", "Другой России" и "Ересей". Тематически прислонить к романам сборники рассказов, в большинстве – явных шедевров короткой русской прозы. Всё это окольцевать стихами, которые Лимонов снова стал писать в тюрьмах после почти тридцатилетнего перерыва.
А главное – необходимо понять, чем так ценен матери – русской литературе этот вечный бунтарь, пророк, изгой и невероятный трудоголик. Опять же по самоаттестации в "Эдичке", он считал своей заслугой в поэзии презентацию нового и особого типа русского человека. И тут тот редкий случай, когда Лимонов поскромничал – дело не только в человеческом типе, но в особом строе языка, мышления и поведения: отталкиваясь одновременно от одической традиции XVIII века, обэриутов и городского советского фольклора, он показал сам процесс обретения свободы (в том числе от социальных и общественных стереотипов) национально окрашенным индивидуумом, мучительный и праздничный. Именно этот процесс мы потом увидели перенесенным в политику, которая во многом стала практикой государства.
(Кстати, в заметке на РЕНе, вышедшей по следам интервью Юрия Дудя с ЭВЛ, я говорил, что Эдуард создал и совершенно новый образ революционера, отличный от лекал Николая Чернышевского и Николая Островского, и этим мастер-классом воспользовались в полной мере такие выдающиеся авторы, как Захар Прилепин и Андрей Рубанов).
А еще Лимонов писал веселые книги. Литературную квалификацию "истинно веселая книга" предложил публике Александр Сергеевич Пушкин, когда рецензировал "Вечера на хуторе близ Диканьки".
Тут главное не путать веселье со смехом и соответствующей культурой. Смешное имеет отношение к объекту: над кем тут у нас и над чем смех. Веселость — напротив, свойство субъекта, то есть мировоззрения, характера, настроения.
Ну, и сколько у нас с тех, последиканьковых пор, было веселых книг? "Бесы" Достоевского, Ильф и Петров, "Василий Тёркин" Твардовского… Безусловно, "Дневник неудачника", "У нас была великая эпоха", "Укрощение тигра в Париже" Эдуарда Лимонова. На самом деле, великая ценность в эпоху назойливой камедиклабовщины, повсеместного хохмачества и тотального стеба.
Веселость – почти неизменное свойство прорицателя, в уже упомянутом романе "Иностранец в смутное время" герой (Эдуард Вениаминович замаскировал себя под гротескного Индиану Ивановича), вернувшийся на Родину 1989 года после 15 лет отсутствия, произносит нетолерантные монологи, наблюдая по гостиничному ТВ похороны А. Д. Сахарова.
"Когда Сахарова сравнили с Львом Толстым и тотчас же с Ганди, Индиана недовольно сморщился за своим коньяком, никем не видимый и не слышимый. "Что за абсурд! — укорил Индиана телевизор. — Что за ****! Вся деятельность Ганди была направлена на образование суверенного многонационального государства, объединяющего все нации и религии индийского субконтинента. Деятельность же Сахарова была направлена на разрушение советского многонационального государства. Он с шестидесятых годов был поборником одностороннего разоружения Союза Советских и безоговорочной независимости для всех наций, входящих в состав Союза. Т. е. в политике, живи они в одно время, Сахаров был бы врагом Ганди! Лев Толстой, как к нему ни относись, был могучий стилист, и сравнивать с ним Сахарова, автора нескольких наивных политических памфлетов без стиля, исключительно глупо… Даже если сделать скидку на то, что речи над свежими могилами обязательно слащавы, вы слишком того… товарищи… загибаете. И народ поминать в связи с Сахаровым следует поменьше. Объективно говоря, деятельность покойного была направлена на разрушение сложившегося при коммунистическом абсолютизме относительного равенства. То есть, в сущности, деятельность покойного была антинародной, если понимать под народом низшие слои населения — работяг и крестьянство. Сын третьего сословия, он защищал в первую очередь интересы своего класса — БУРЖУАЗИИ".
Поразительно, но исходя из тезисов этого своеобразного антинекролога, над свежей лимоновской могилой его разумно будет сравнивать именно с Ганди и Толстым. Естественно, с поправкой на нетолерантность и веселый нрав пророка.