Здравствуй, любимый бомж!

Уверен, что лидер Совета по правам человека Михаил Федотов очень добрый человек. Только безмерной добротой можно объяснить его предложение брать благополучно живущим россиянам в свои семьи хотя бы по одному беспризорному бомжу. Для спасения их от горестной юдоли нищеты и бродяжничества. Почему-то после ознакомления с этим предложением доброго лидера у меня возникла крамольная мысль, что, слава Богу, доброта не профессия и обязательному исполнению не подлежит. Мой опыт, а он весьма не мал, общения с этими странными существами в человечьем обличье, то бишь бомжами, всегда оказывался неудачным именно с позиций доброты.

Симпатичный, грамотно и многословно говорящий, бомж Никита несколько раз встречался мне у дверей Магаданского музыкально-драматического театра в те годы, когда я работал главным редактором ГТРК "Магадан" и тесно сотрудничал с областным театром. Никита облюбовал себе местечко у служебного входа, открывал сотрудникам двери, работал, значит, не щадя себя. Северяне народ не жадный, отсыпали ему и мелочь, и денежные бумажки. Разговорились как-то, почти интеллигентный бомж проявил умение быть убедительным, склонил меня к мысли, что он не потерянный человек, в общем, я решил ему помочь. Никита как будто согласился. Я договорился с местным бизнесменом, который организовал для Никиты маленькую комнатку, несложную работу. Чтобы привести Никиту к новому жилью и месту работы (а жил он в полупроходных канализационных каналах, где в тепле соседствовал с крысами), я договорился с ним о встрече у тех самых дверей театра. Никита не пришёл. Он вообще исчез. Лишь через пять-шесть дней я встретил бомжа на местном рынке, и на мой вопрос, почему же он не пришёл на встречу, Никита, пряча взгляд, сказал:

– А я не знаю, где этот театр…

И снова исчез из моего поля зрения, хотя предложения начать нормальный образ жизни я не уничтожил и место встречи не изменил.

– Не хочет он менять свою жизнь, – философски заметил бизнесмен-альтруист. – Это уже его духовный посыл.

Продолжая жить наивными мечтами, мне удалось с помощью милиции и сотрудников редакции телевидения собрать теплым летним днём 7-8 загорелых бомжей в уютном скверике опять же возле здания театра. Богатый крестьянин Григорий Без-в, обладатель нескольких гектаров земли, где он выращивал картофель, огурцы и много ещё чего из сельскохозяйственной продукции, предложил бомжам прийти часикам к десяти на его плантацию и обработать каждому, выдирая сорняки, всего по одной грядке, метров так по пятьдесят. Работы часика на два-три, не больше. За каждую грядку Григорий пообещал по 100 рублей. Бомжи как будто оживились, поблагодарили и дружно пообещали прийти. Не явился ни один!

– И не явятся эти твари, – вразумлял меня уже Григорий. – Они по осени придут ночью и уворуют что смогут. На фиг им сейчас работать?

Этих ударов по моим мечтам спасти хотя бы одну бомжовскую душу трудно сосчитать. А я продолжал общаться с ними, как-то выручать, помню, как такой же, как Никита, интеллигентный бомж умолял дать ему деньги на хлеб, молоко, плакал, и я, отказавшись от покупки дорогого кофе, дал ему эти деньги, а через час встретил "голодного" бомжа, пьяного до изумления. Кофе я так и не купил в этот раз. Мой хороший приятель, журналист Геннадий Овч-ков, пошел на гораздо более смелый эксперимент – взял бомжа в семью. Обмыл, остриг, приодел. Бомж пять месяцев радостно паразитировал у гостеприимного хозяина, ел, чавкая и икая, за пятерых, а потом… сбежал! Геннадий, мужик мощный и злой, нашел своего протеже, вмазал ему по щетинистой скуле, на что бомж, упав на колени, возопил:

– Прости меня! Не бей, отпусти…

– Куда отпустить? – удивился Геннадий.

– На свободу.

Философия свободы необыкновенно многогранна. Ради "свободы" убивали царей и их семьи, грабили и разрушали целые страны, убивали жён и мужей, родителей, даже детей. Для уголовника понятие свобода означает быть свободным от всех, кроме блатных, законов. Это означает оправдание любого преступления. Совсем близко от них и бомжи. Вот так. Человек, проведший хотя бы несколько месяцев на улице, пропитывается новым восприятием жизни, новой философией, скорее всего не выраженной фразами и цитатами, а как бы пронизывающей всё его естество. Он привыкает действительно быть свободным от любых обязанностей, привыкает к грязному телу (так теплей и уютней), привыкает есть всё, что найдет или выпросит, пьёт любое спиртное, ворует все, на что упадёт его взор. Самое удивительное, что бомж очень скоро начинает любить свой образ жизни, его память словно туманится, прячет в свои облака то, что было раньше, – семью, работу, дом... Остаются безделье, бродяжничество и водка. Свобода, значит!

Чёрт его знает, где бомжи находят деньги на спиртное, но к 16-17 часам они уже поголовно хорошо выпивши. Будь они несвободными, вряд ли бы к этому времени суток были пьяными и блаженствовали в своих вонючих пристанищах. Именно блаженствовали! И несть им числа, которое не уменьшается. В этом "числе" я ни разу не встретил человека, свободного от пристрастия к водке. С журналистским рвением я хотел найти несправедливо обиженного, пострадавшего за правду, свои идеалы, главное – желающего бороться. Ни черта не находил, приходя к "антисоветскому" выводу, что люмпен неисправим и что люмпен, подобно Шарикову из булгаковского "Собачьего сердца", был, есть и будет всегда. В череде бомжевых особей уже в Москве мне встретились два типа, ушедшие в мир бродяг сознательно. Один сбежал от тягот семейной жизни, но через три недели вернулся к "злобной жене и гнусной тёще". А второй, по имени Жорж, не согласившись с необходимостью трудиться, выбрал бомжовскую праздность как вариант протеста и куда-то исчез. Но оба не вызвали у меня особого интереса. Мысли их были скудны и лишь прибавили мне негатива в оценке всей этой праздной толпы. Совсем недавно я опять поддался идиотскому доброму порыву и дал утром денежку маленькой несчастной старушке возле газетного киоска. Через два часа я уже видел, как пьяный великовозрастный мордатый сынок вел под руку ту самую поддатую старушку, которая, пуская слюни, беспрерывно громко шептала:

– Спасибо, сынок, хорошо как, спасибо, Пашуля...

Я понял, что мои 50 рублей помогли семейству люмпенов начать новый день плодотворно и весело.

– В советские времена, в каждый мой судебный день, – рассказывал мне судья-пенсионер, – я отправлял из Москвы за сто первый километр восемь-десять бродяг. Тогда слово "бомж" не было в ходу. Но Москва была чище.

Замечу, что особой чистотой Москва отличилась летом 1980 года, во время Олимпийских игр. Избавленная от бродяг, криминальных элементов, она была удивительно безопасной днем и ночью. Честное слово, москвичам и гостям столицы было очень комфортно жить в таких условиях.

Трудно определить, будет ли благом в наше время таким же силовым путем избавлять столицу и другие города России от бомжей, уродующих жизнь нормальных людей. Сейчас выдворить компанию бомжей из подъезда обычного жилого дома, где они пьют, едят, мочатся под себя, весьма трудно. Полиция просто избегает этих операций, приезжая только тогда, когда случается криминал или громкий скандал. А если всё-таки выселение удается, компания бездомных благополучно возвращается снова. Таково ныне весьма размытое законодательство, помогающее бомжам пережить неприятные моменты в своих судьбах. Эти моменты воспринимаются бомжами спокойно и даже философски, как издержки полной свободы жизни. Той жизни, которую они любят и менять не хотят. И готовы цепляться за неё даже с ножом в руках. Молодого бомжа после освобождения из лагеря под Магаданом приютила на сутки семья пенсионеров. Накормила, напоила, предложила пожить подольше, напугала предложением устроиться на работу да уложила спать. И сами легли – и не проснулись. Их зарезал тот самый, вполне симпатичный, пригретый стариками, бомж, который поутру отправился праздновать свою новую свободу в областной центр. Мимолетная и кровавая свобода кончилась его арестом в первый же день вольной жизни. Об этом диком случае сообщалось в местной прессе.

Так что, уважаемые читатели, берите в дом брошенных детей, бездомных собак, кошек, заводите рыб, морских свинок, хомяков и даже крыс, но упаси вас Бог внять призыву доброго Михаила Федотова брать на семейный патронаж зрелого бомжа. И его вряд ли спасёте, зато своих угробить сподобитесь. Исключение может составить только хорошо знакомый человек или родственник, попавший в беду и не пропитавшийся этой мутно свободной жизнью. Трудно, а я уверен, невозможно выковыривать из нутра Шариковых светлые личности. Великий русский писатель Александр Куприн писал о тех случаях, когда интеллигентные революционеры шли в народ и женились на простых, неграмотных крестьянках, получая вместо осветленной и облагороженной подруги элементарный адюльтер жены с соседним конюхом. Это, конечно, не смертельные издержки нелепых союзов, но вот семейный союз с бомжом – уже смертельный нонсенс. Пусть здравствует свободный бомж, но только подальше от наших жилищ. Может быть, и за 101-м километром.