Муза блокадного Ленинграда: как голос Ольги Берггольц спасал жизни

Все 872 дня тяжелейшей блокады Ленинграда рядом с измученными горожанами был мягкий, искренний голос поэтессы Ольги Берггольц. Ее выступлений по радио ждали, не отходя от репродукторов, тысячи человек. Голос Берггольц давал им надежду, веру и силу жить дальше. Из автора милых детских книжек Берггольц превратилась в голос осажденного Города, стала символом мужества и борьбы ленинградцев за жизнь и свободу. 

О нелегкой судьбе "блокадной Мадонны" — в материале РЕН ТВ.

Дитя Невской заставы

Ольга Берггольц всю жизнь гордилась тем, что родилась на рабочей окраине Петербурга, где дымились фабричные трубы и гудели заводы. Сюда в XIX веке перебрался из Риги ее дед Христофор Берггольц, который дорос до управляющего ткацкой мануфактурой.

Ее отец Федор, студент-медик, будущий военный хирург, женился на Марии Грустилиной, дочери владельца пивной от завода "Новая Бавария". На верхних этажах дома, где жили Грустилины, была воскресная школа для рабочих — там преподавала Надежда Крупская.

Ольга родилась в мае 1910, через два года у нее появилась сестра Мария, которая станет самым близким для нее человеком. Вскоре их отец ушел на Первую мировую войну, воевал сначала с немцами, потом с Врангелем. В Гражданскую он был начальником санитарного поезда "Красные орлы".

Революцию Ольга Берггольц вспоминала впоследствии так:

 "Участок на углу Палевского и Шлиссельбургского проспекта сожгли почему-то не в феврале, а в октябре семнадцатого года. Утром мы ходили с мамой на проспект и видели, как еще дымились развалины участка, а по Шлиссельбургскому мчались грузовики, в кузове которых, опираясь на ружья, стояли рабочие в кожанках и матросы, крест-накрест опоясанные пулеметными лентами, и ветер раздувал у них на груди огромные красные банты".

Начало творческого пути

Первые стихи 14-летней Ольги появились в 1925 году в заводской газете "Красный ткач". А в 15 лет пламенные строчки "Песни о знамени" напечатала газета для детей и подростков "Ленинские искры".

Первая похвала литературному таланту Берггольц прозвучала из уст Корнея Чуковского. Он услышал юную поэтессу на поэтическом вечере литобъединения "Смена" — Ольга декламировала свое школьное стихотворение "Каменная дудка".

"Ну какая хорошая девочка! Какие стишки прекрасные прочитала! Товарищи, это будет со временем настоящий поэт", — отозвался Чуковский.

Занятия "Смены" проходили несколько раз в неделю в Домпросвете, знаменитом Юсуповском дворце. Сюда приходили начинающие поэты Борис Корнилов, Геннадий Гор, Александр Решетов. Несмотря на похвалу Чуковского, ранние стихи Берггольц были скорее скромного таланта. Впрочем, Ольгу в "Смене" запомнили и отметили. В первую очередь ее внешность. Но и стихи с определенными оговорками были приняты.

В это же время, в 1926 году, Ольга впервые слышит стихи Бориса Корнилова, одного из самых талантливых поэтов своего времени. Ей суждено будет стать его женой. Ему — ее первым мужем и отцом их дочери. Брак не продержится долго — слишком разные энергии в них бурлят, каждый из них — личность и поэт, не собирающийся быть подспорьем для второго. Но этот брак и эта первая любовь сыграют ключевую роль в судьбе Ольги Берггольц.

Роковые тридцатые

После окончания филфака Ленинградского университета Берггольц отправляется в Казахстан корреспондентом газеты "Советская степь". Спустя год она вернулась в родной город, где вскоре вышла замуж за своего бывшего однокурсника Николая Молчанова. Жизнь казалась прекрасной: Ольга много писала, печаталась в журнале "Чиж", издала свою первую детскую книгу — "Зима-лето-попугай". В 1932 родила еще одну дочь.

Беда пришла внезапно. В 1933 году умерла годовалая Майя. А еще спустя три года, от осложнений на сердце после перенесенной ангины, — старшая дочь Ирина. Как вспоминали близкие Берггольц, она так переживала потерю детей, что буквально находилась на грани жизни и смерти, опускаясь на дно страшной депрессии.

Арест Ольги Берггольц

Между тем наступил 1937 год — бывшего мужа Бориса Корнилова арестовали по подозрению в участии в антисоветской организации и расстреляли в феврале 1938. Вскоре пришли и за Берггольц. Ее задержали в ночь с 13 на 14 декабря того же года как "участницу троцкистско-зиновьевской организации" и доставили в Шпалерку — тюрьму Большого дома. В постановлении об аресте говорилось, что Ольга Берггольц входила в группу, готовившую террористические акты против руководителей ВКП(б) и советского правительства (Жданова и Ворошилова).

Против Ольги под угрозами и побоями дал показания ее давний друг Леонид Дьяконов, с которым она работала в "Советской степи" в Казахстане. Она провела в тюрьме 171 день, в течение которых не один раз подвергалась психологическому и физическому воздействию. Говоря проще, ее били, на нее кричали, не давали спать. В тюрьме она потеряла ребенка: выкидыш случился на шестом месяце беременности.

В июле 1939 года Берггольц освободили за недоказанностью преступления. Она не признала вину.

Ольга была полностью реабилитирована. Любопытно, что после таких испытаний поэтесса не испытывала ненависти к Сталину, считая, что во всем виноваты чекисты. В декабре 1939 года в своем тщательно скрываемом от посторонних глаз дневнике Ольга Берггольц напишет про них: 

"Вынули душу, копались в ней вонючими пальцами, плевали в нее, гадили, потом сунули ее обратно и говорят: "живи".

Говорят, что выйти из тюрьмы ей помог Александр Фадеев, а после ее новую жизнь пытался наладить муж, Николай Молчанов. Он был одним из немногих, кто не отвернулся от Ольги во время ее ареста, писал письма в ее защиту. А на комсомольском собрании, когда его поставили перед выбором, спокойно положил свой комсомольский билет на стол со словами: "Отрекаться от жены недостойно мужчины". По воспоминаниям современников, это был очень светлый, чистый человек. Но надежды на счастье с ним перечеркнула война.

"Скажите – Берггольц. Отзовется – Ленинград"

Казалось, сама судьба уберегла эту тихую, хрупкую женщину — чтобы сделать ее голосом осажденного Ленинграда, его надеждой и эпической героиней:

"Внимание! Говорит Ленинград! Слушай нас, родная страна. У микрофона поэтесса Ольга Берггольц..." 

Тысячи ленинградцев ждали эти слова каждый день. Они знали: если Берггольц в эфире, значит, Город не сдался.

Вера Кетлинская, руководившая в 1941 году ленинградским отделением Союза писателей, вспоминала, как в первые дни войны к ней пришла Ольга — "обаятельный сплав женственности и размашистости, острого ума и ребячьей наивности". Непривычно серьезная и собранная, она спросила Кетлинскую, чем может быть полезна. Та направила Берггольц в распоряжение литературно-драматической редакции Ленинградского радио.

Ольга Берггольц в одночасье стала поэтом, олицетворяющим стойкость блокадного города. В Доме Радио она почти ежедневно вела передачи, которые позднее вошли в ее книгу "Говорит Ленинград".

Она не просто была рядом с ленинградцами — она жила с ними одной жизнью, ходила по тем же улицам, так же недоедала, сидела на голодном пайке и от истощения была на грани смерти.

Блокадники вспоминали, что мягкий задушевный голос поэтессы, звучащий по радио в осажденном Городе, стал им родным. Не было тепла, света, еды и только этот голос три с половиной года поддерживал в ленинградцах надежду. Реальность была настолько жестокой, что казалось: людям не до стихов. Но Берггольц писала так, что они становились точкой опоры для каждого, кто их слышал.

"Был день как день.

Ко мне пришла подруга,

не плача, рассказала, что вчера

единственного схоронила друга,

и мы молчали с нею до утра.

Какие ж я могла найти слова,

я тоже — ленинградская вдова.

Мы съели хлеб, что был отложен на день,

в один платок закутались вдвоем,

и тихо-тихо стало в Ленинграде.

Один, стуча, трудился метроном…"

Поразительные выступления Берггольц имели такую силу, что немцы внесли ее в список лиц, которые должны быть немедленно расстреляны сразу после взятия Ленинграда. 

"В истории ленинградской эпопеи она стала символом, воплощением героизма блокадной трагедии. Ее чтили, как чтут блаженных, святых", — говорил о Берггольц писатель Даниил Гранин.

"Сто двадцать пять блокадных грамм с огнем и кровью пополам"

Эти строчки из "Ленинградской поэмы" Берггольц, написанной летом 1942, моментально ушли в народ. Эта поэма — не просто стихи, а прямое попадание в нерв блокадного Города.

"Я как рубеж запомню вечер:

декабрь, безогненная мгла,

я хлеб в руке домой несла,

и вдруг соседка мне навстречу.

— Сменяй на платье, — говорит, —

менять не хочешь — дай по дружбе.

Десятый день, как дочь лежит.

Не хороню. Ей гробик нужен.

Его за хлеб сколотят нам.

Отдай. Ведь ты сама рожала... —

И я сказала: — Не отдам. —

И бедный ломоть крепче сжала".

Успех поэмы был оглушительным — Ольга Федоровна писала в дневнике, что он превзошел все ее ожидания. Исследователи творчества Берггольц отмечают, что для этого было несколько причин. Во-первых, необходимо представить, как много значило радио для жителей осажденного Города.

Одним из худших дней блокады, по воспоминаниям многих очевидцев, был декабрьский день, когда по техническим причинам радио не работало три часа. Даже метронома не было слышно. Стояла абсолютная, полная тишина. Измученные ленинградцы находились в полной неизвестности, не зная, захвачен ли Город или просто произошел сбой на линии.

Во-вторых, нужно просто послушать, как Берггольц читает свои стихи. С легким грассированием и невероятной искренностью.

Радио помогло выжить

Голос Ольги Берггольц спас не одну жизнь — так говорили многие блокадники. А однажды он спас и ее саму. Вера Казимировна Кетлинская как-то позвала Ольгу на "шикарный" ужин. Писательница разжилась бутылочкой рыбьего жира и пожарила лепешки из непонятной смеси, основу которой составила кофейная гуща. От Дома Радио до дома Кетлинской нужно было пройти всего два квартала. Но идти пришлось в кромешной тьме — никакого освещения улиц не было.

У филармонии Ольга Федоровна споткнулась и упала на занесенное снегом тело человека. Подняться никак не могла. Вдруг из громкоговорителя зазвучал голос... Ольги Берггольц. Она подумала на секунду, что сошла с ума. Но потом вспомнила: в это время должна была начаться запись передачи с ее участием. Силы вернулись. Берггольц поднялась и пошла от репродуктора к репродуктору — радиоточки находились на каждом перекрестке. Так ленинградцы передвигались по городу: от звука к звуку... Ужин у Веры Кетлинской удался на славу.

"Никто не забыт и ничто не забыто"

В блокаду в квартирах радио не выключалось никогда. Часто дежурные, совершавшие обход домов, наблюдали жуткую картину: в комнате — несколько окоченевших тел, а "тарелка" работает. Как будто жизнь продолжается. Живых ленинградцев радиоголос связывал с внешним миром, когда они уже не могли подняться с кровати. И часто этим голосом был проникновенный голос Ольги Берггольц.

Блокадники не забыли его и после долгожданной победы — неслучайно гранитные плиты Пискаревского мемориального кладбища "говорят" с жителями и гостями города монументальными по духу словами поэтессы:

"Здесь лежат ленинградцы.

Здесь горожане — мужчины, женщины, дети.

Рядом с ними солдаты-красноармейцы.

Всею жизнью своею они защищали тебя, Ленинград,

Колыбель революции.

Их имен благородных мы здесь перечислить не сможем,

Так их много под вечной охраной гранита.

Но знай, внимающий этим камням:

Никто не забыт и ничто не забыто".

В памяти поколений Ольга Федоровна Берггольц осталась мужественной и несгибаемой Музой блокадного города, символом твердости и бесстрашия духа.