Летопись блокады: что ели и какие привычки приобрели жители Ленинграда

На торжествах в Санкт-Петербурге Путин подчеркивает: Россия никогда не предаст память предков, победивших нацизм, а те, кто пытается пересмотреть итоги Второй Мировой, предают их память. Действия нацистов против советского народа соответствуют определению геноцида, и наша страна никогда не допустит иной оценки преступлений гитлеровцев и их пособников.

На самом деле, даже зная все факты о войне, мы все равно слабо представляем то, что пришлось пережить людям в ту страшную пору. Подробнее о том, как выживали люди в осажденном городе – в сюжете корреспондента "Известий" Валентина Трушнина.

Смерть от голода

В первую самую страшную блокадную зиму Ире Богдановой было восемь лет. Достаточно взрослая, чтобы запомнить, как первой от голода умерла мама.

"Перед смертью мама просит меня сходить за водой. Я отказываюсь – холодно, мороз. Она говорит: "Для меня ты идешь в последний раз", – вспоминает женщина.

А через две недели ушла из жизни бабушка.

"Я принесла хлеб, подошла к бабушке. И она на меня смотрит стеклянными глазами открытыми. Она уже мертвая", – рассказала Ирина.

Дальше – провал в памяти. Через десять дней Иру нашли в квартире без признаков жизни. Сотрудницы бытового отряда пошли дальше, но одна из них решила вернуться и проверить пульс еще раз.

Ценой собственной жизни

"Дневники блокадников и свидетельства выживших в этом аду опровергают утверждение о том, что сильный голод убивает в человеке все человеческое. Процент людей, которые сломались в блокаду, ничтожен по сравнению с огромным числом примеров самоотверженности, когда взрослые отдавали свою пайку детям и спасали их ценой собственной жизни", – отметил Трушнин.

Именно так, благодаря своей бабушке, выжил Виктор Иванов, которому к началу блокады исполнилось четыре года.

"Бабушка мне почти весь хлеб свой скармливала, как мама говорит. Вернее говорила. Я, говорит, ее ругаю: "Что ты делаешь? Ты же умрешь!" А она говорит: "Я умру, а он, может быть, жив останется". Так и получилось. Потом бабушка умерла", – поделился мужчина.

Они были тогда маленькими детьми и лишь повзрослев, осознали, какой ценой были спасены.

"Это мой ранимый страшный грех ребенка. Я недопонимала того, что мне отдавали все! Нина приходила домой, это мамина сестра, ей 21 год, и я хорошо слыхала как бы обиды, что "ты не должна отдавать Ирине все. Надо все делить поровну". Но я тогда этого не понимала, я просто очень хотела есть", – рассказала Ирина.

Блокадные лакомства

Чудовищный голод описывают авторы всех блокадных дневников, а их более пяти сотен.

"Это как такая отдушина, терапия для людей, когда они записывали подробно. Многие дневники содержат подробные записи о том, что было съедено. Перечисляли с количеством, с граммами", – описывает научный сотрудник музея обороны и блокады Ленинграда Юлия Буянова.

Людмила Смирнова показывает, как выглядела суточная норма по карточке иждивенца зимой 41-го. 125 граммов сырого хлеба. Подсохнет – остается еще меньше.

– Вы помните вкус этого хлеба? – спросил корреспондент.

– Нет, я помню другое лакомство ленинградских детей. Дуранда! Вот когда я говорю слово "дуранда", знаете, у меня до сих пор слюна! Это семечки подсолнечные: вот когда выдавили все вот это масло и остается жмых, кожура вот эта, но она пахнет семечками. Это вот лакомство наше было, – ответила она.

А еще Людмила Михайловна хранит на память кусочек столярного клея – тогда его делали из костной муки. Из таких плиток варили студень, в который добавляли опилки. Вкус не запомнился, но у каждого блокадника на всю жизнь остаются воспоминания о какой-то неземной еде, добытой помимо пайка.

"Навстречу нам шла наша тетя, которая на встречу нам принесла в маленьком пузыречке подсолнечного масла и луковку. И мы пришли с ней домой, она разрезала эту луковку, залила подсолнечным маслом. Был у нас на тот момент кусочек хлеба или нет, я не помню. Но вот эта еда – самая вкусная до сих пор", – вспоминает Евгения Беляева.

Евгении Беляевой в начале войны было чуть меньше трех лет. Она росла, не зная другой жизни, кроме блокадной, и считала происходящее вокруг обычной жизнью.

"Когда человек не знает, с чем ему сравнивать, он не страдает. Я думала, что все так живут! Я многое помню, но не помню, чтобы я страдала от этого", – поделилась она.

Приобретенные страхи и привычки

Аничков дворец (в те годы Дом Пионеров) в первую блокадную зиму переоборудовали под госпиталь. Главврач Антонина Егорова работала и жила здесь же со своей дочкой Линой.

"Здесь стояла кровать, операционный стол и два шкафа. Я здесь спала в закутке", – рассказала Лина Щербак.

Небольшой кабинет легче было протопить, поэтому и оперировала мама Лины здесь же. В паре метров от дочери.

"Я, чтобы выйти из комнаты, проходила мимо отрезанных рук, ног – это ужас был! Пробегала! Я помню, лежала девочка, которая просила пить. Девочка моего возраста. Я побежала за водой куда-то и пришла – она уже умерла. Это был ужас, я потому и врачом не стала. У меня папа – врач известный, мама – врач, а я до сих пор не могу вытащить занозу", – вспоминает она.

У всех блокадников свои особые привычки.

"Я не выхожу из дома не поевши. Никогда! Я не знаю, когда я вернусь. У меня всегда дома есть запас всякой крупы. В морозилке у меня то, что мне не скоро понадобится. Вот понимаете, я как бы рудиментарной памятью это сохраняю", – отметила Беляева.

"Я хлеб никогда не выбрасываю. Я даже не могу себе позволить такое, чтобы выбросить хлеб. Когда идешь по улице, видишь – хлеб валяется, даже хочется его поднять, понимаете?" – добавил Виктор Иванов.

Характерная особенность блокадников: после тех страшных испытаний все остальные проблемы в мирной жизни уже не кажутся им страшными. И это главное, что они пытаются донести до нас: цените то, что есть!

"Время настолько изменилось в хорошую сторону, что сейчас жаловаться на "плохую" жизнь – это большой грех. Это невозможно! Сейчас жизнь – это сказка!" – подчеркнула Ирина.