Воспоминания рыб для заезжих водолазов

Эта женщина вложила в стихи эмоции, страхи, мысли, которые я испытывал сам в самые трудные месяцы войны в Донбассе. Слова, которые извергаются со страниц и проникают в душу.

Это был один из тех редких случаев, когда мне хотелось, чтобы разговор с женщиной не заканчивался никогда.

— Итак, вы вернулись в Донецк через 5 лет. Каково было увидеть ваших друзей в городе? — говорит она.

— Мало кто из тех, кого я знал, остались. Я пытался понять их состояние ума. Создалось впечатление, что они больше не любят солдат. Наверное, устали от войны.

— Солдат не любят уже давно. Тех людей, кого мы называем защитниками, очень часто совершенно незаслуженно могут обидеть гражданские. Людей же много сейчас стало в Донецке. Кто эти люди? Они приехали из мирных городов. Эти люди вернулись на родину из городов, где не нюхали войны. У тех, кто был в городе все эти годы, отношение к солдатам не поменялось. Но те, кто не был здесь в самый жаркий момент, не понимают роль и значение солдата.

Может быть, к солдатам настороженное отношение, потому что солдат — это боевая машина. Например, работодатель думает: нужен ли мне работник, который умеет убивать, который прошел войну? Человек, который убивал, кардинально отличается от человека, который не убивал. В тот момент, когда нажимаешь на курок, в тебе всё меняется. Ты отбираешь жизнь, которую не ты давал. Действительно, ты становишься хищником. Выходишь на тропу войны, чувствуешь кровь, которую ты пролил…

В мирной жизни это не требуется. В мирной жизни нужно быть скрупулезным, пытливым, усидчивым — в зависимости от работы.

— Отсюда и вопрос социализации военных.

— Вопросы социализации военных будут бить нас всех рикошетом. Они по Украине ударят очень сильно, но и нас затронут. "АТОшники", которые возвращаются в свои города, оказываются очень плохо встроенными в систему. Они оказываются непонятыми. Им часто бросают такой упрек: а кто тебя туда посылал? Я думаю, что такие же упреки могут бросать и наши глупые, недальновидные граждане. Люди-то везде одинаковые, и пороки везде одинаковые…

"Водолазы и рыбы"

— Мне сказали, что вы написали военный роман, — вдруг спрашивает она.

— Нужно привести еще несколько черновиков в подобающий вид.

— Заезжий водолаз!

— Что?

— Не расстраивайтесь, а то подумаете, что вы просто заезжий водолаз, — говорит, она, улыбаясь. — Прилепин тоже заезжий водолаз. Но я его понимаю. Прилепин — великий русский писатель. Почему он поехал в Донбасс? Потому что в Донбассе жизнь. Потому что великому русскому писателю нужно быть там, где жизнь. Это абсолютно естественное желание…

Русская поэзия развивается не по прямой. Это нормально. Скажу грубо: поэты стали усложнять себя формой, подачей текста. Как только не писали. И так, и эдак, и задом наперед. И даже там, где нет рифмы и где не vers libre, это тоже поэзией называют. Самые разные эксперименты за ХХ век наделали.

Я сейчас приведу сравнение, первый раз произнесу, только что придумала. В течение ХХ века была сексуальная революция: люди стали дома смотреть порнографию. И вдруг люди, которые жили в браке, узнали, что можно сексом заниматься и вот так, и вот эдак, и как хочешь, и с кем хочешь, и в любом количестве, и в любом составе. И жили большими семьями. Каждый, как хотел, так и занимался сексом. Это поэзия. Это поэтический эксперимент. И вдруг на фоне этих поз, "Камасутры", каких-то вибраторов, посреди этого бедлама появляется ЛЮБОВЬ.

ЛЮБОВЬ.

Видишь ее, эту женщину, и тебе ничего не надо. Даже секса не надо. Ты готов с ней чай пить, стихи ей читать. Ничего не надо вообще. В принципе то, что сейчас происходит в Донбассе в поэтическом смысле, — это любовь. А всё остальное вокруг — это Содом и Гоморра.

Сравнение классное. И конечно, Прилепин увидел это явление. Он увидел, что посреди всего, чего хочешь, всех клубов, kinky party, людей, которые развивают свою чувственность и что-то еще, вдруг появляется огромная истина, которая не имеет ничего общего с техникой процесса, с нарядами. Это то, что внутри, в сердце, в душе. Он это почувствовал и всё сделал. И вот эту книжку собрал (сборник поэзии "Я — израненная земля").

Один знакомый при мне произнес фразу: "Мы относимся к Прилепину как к заезжему водолазу". Мы все в Донбассе — рыбы. В собственных слезах уже плаваем. И к нам приезжают иногда водолазы в скафандрах. Они спускаются, смотрят на нас. Но мы — рыбы, они — водолазы. Они думают, что что-то про нас поняли. Они даже долго могут побыть в этой среде, уезжают и выдают на-гора свои статьи, репортажи, книги. Но они не рыбы. Соответственно, написать о рыбах могут только рыбы. В какой-то момент, маленькая, я поняла, что нет такого поэта, который бы отражал мои чувства. Я начала писать свои стихи…

"Минск" — возможность поговорить

— Скажите, пожалуйста, почему вы покинули Донбасс? — ее неожиданный вопрос заставляет меня вспомнить, что мы встретились, чтобы поговорить о начале войны.

— Я провел девять месяцев на фронте. Я был измотан, страдал от тяжелых симптомов ПТСР, и в России меня ждала невеста. Кроме того, второе Минское соглашение значительно снизило интенсивность войны и интерес СМИ к ней. Не из-за этого, но я был против соглашения. Это закрепило точку невозврата. В феврале 2015-го армия Новороссии одержала победу в Дебальцево. Укропы понесли огромные потери. Это было поражение, и даже их пропаганде было трудно отрицать это. В январе батальоны Гиви и Моторолы освободили донецкий аэропорт. Подходящее время, чтобы отвоевать Мариуполь, а не подписывать мирное соглашение. Все командиры и солдаты были против…

Если бы не подписали "Минск"...

— "...Мы бы уже были в Киеве!" — да, есть те, кто так говорит. А есть другие, которые говорят: "Если бы не подписали "Минск", Донбасс бы стерли с лица земли". Но история не терпит сослагательного наклонения. "Минск" подписан. Он есть. На сегодняшний день это единственная площадка, где можно вести диалог… "Минск" — это возможность — хотя и очень призрачная — поговорить.

— А есть потребность говорить? После всего, что было? После всех мертвых?

— Иногда, когда я хожу на телевизионные шоу, я думаю, что нам надо только убивать друг друга. И это единственное, на что мы способны. И те, и другие. Накал ненависти огромный...

Ненависть ведь сама себя питает, сама себя производит. Как цветок, она должна распуститься. Ненависть не возникает на ровном месте. Должно произойти какое-то количество событий, погибнуть какое-то количество людей. Ненависть достигает какого-то пика, а потом наступает откат. Как в любом чувстве...  

Но я по природе своей все равно миротворец. Для меня уже нет победы в этой войне. Каждый день гибнут солдаты…

Мы недавно посчитали, при том, что постоянно перемирие, вроде, в год гибнет батальон с нашей стороны, 400 человек.

Вроде бы войны нет, при этом один-два, один-два [гибнут. — Прим. авт.]. А что такое один-два? Человек выращивает своих детей почти одну шестую часть жизни своей. Мы над своими детьми трясемся очень много лет. Чтобы вырастить ребенка, родителям нужно вложить в еду, одежду и всё остальное огромное количество денег. И вот он отправляется на фронт, и его там убили. Вот эти один-два, которые гибнут. С одной стороны, мы имеем конфликт малой интенсивности. А с другой — у нас такие огромные потери. 400 человек в год — это разве мало? Один человек в год — это много. Мне хотелось бы, чтобы война закончилась завтра. А лучше — сегодня. А еще лучше — через пять минут. К сожалению, сейчас нет к этому предпосылок.

— Напротив! Война снизила свою интенсивность, но эта война была запланирована как что-то долгоиграющее. Конфликт может стать подобием приднестровского и растянется на десятки лет.

— Конечно, такое опасение есть. И любой конфликт, который растянут на десятилетия, это, конечно, страшно. Люди привыкают жить в ужасных условиях. Поколение успевает вырасти в ненависти. Где мир не является константой, война становится константой. Бред какой-то.

— Не удивительно. Они долго и скрупулезно ее готовили. Уже в 2006 году Госдепартамент США имел своего "инсайдера в Киеве" Петра Порошенко, а годом ранее тогдашний "неосенатор" Барак Обама приехал в Донецк, чтобы взглянуть на запасы оружия, имеющиеся на территории. Переворот в Киеве был только первым актом. Они знали, что оттуда недалеко до войны в русскоязычных регионах…

Глагол "градить"

— Есть конкретный момент, когда вам было ясно, что война разразится?

— Когда я возвращалась в Донецк, по трассе перед нами шла колонна "Градов". Может, 50 штук, может, 40. Мы с водителем переглянулись, стали обсуждать, куда они едут. Предположили, что, наверное, отжимать Крым едут. Как раз референдум прошел в марте, а это апрель... И вдруг мы поняли: нет, эти "Грады" к нам. Я приехала домой и рассказала маме. Нашли в интернете, как стреляет "Град". И мы подумали: "Нет, ну не может же быть, чтобы из такой штуки палили по жилым кварталам". Так мы думали в апреле.

— Я покинул Славянск в конце мая, на следующий день после нападения на Донецк. Я пошел на Киевский проспект, чтобы увидеть военный грузовик, сбитый украинским вертолетом. Не мог поверить, что они ударили по жилому району.

— Для нас 26 мая — это аналог 22 июня. Но 22 июня 1941 года был днем "икс", когда резко началась война. Объявляют по радио, что Германия напала на Советский Союз. Всё происходит резко. В Донецке в 2014 году это не было резко. Ну, что-то происходит в районе аэропорта. А что происходит? Какие-то звуки. Город, конечно, паниковал. Но из-за того, что была определенная информационная подушка и лжи было много и с одной стороны, и с другой, ощущение войны растягивалось. Война подбиралась постепенно…

— Август был самым страшным месяцем. "Грады" работали по городу.

— А язык стал меняться, знаете? Это очень важный момент. Язык — это ведь живая штука. Появился глагол "градить". Открывают окно и говорят: "Опять градят!"

— Я не заметил. Я не обращал внимания на то, как люди общались между собой. Разговаривали редко и неохотно. Город почти опустел. Большинство магазинов были закрыты, продуктов было мало...

— Начался массовый исход. Люди уезжали на море на две-три недели и оставались там до октября в одних тапочках. Такая же история произошла и со мной. У меня тогда был маленький ребенок. Ехать было некуда. В Крым — дорого. 10 июля мы уехали в Бердянск [сейчас на украинской стороне. — Прим. авт.]. Бабушка там родилась и росла. Был такой небольшой пансионатик, множество домиков разрозненных. И все дончане с круглыми глазами выходили к завтраку. Все с маленькими детьми. Такая немножко как бы Родина. Первое, что у нас было: мы друг другу сообщали, что там, в Донецке. И это был ужас. Остались родители, остались какие-то знакомые. Ты должен быть здесь, чтобы ребенок не был в опасности. И вместе с тем ты понимал, что гораздо проще быть в городе. Потому что хотя бы не будешь звонить и умирать от страха, когда на том конце не берут трубку…

Онкобольной Донецк

— …Не возникало у вас желания просто бросить всё, забрать самых дорогих людей и уехать подальше от войны?

— Желание уехать из Донецка было, когда мне было 16-17 лет. Но по ходу войны возникало желание не просто жить в этом городе, а всеми руками и ногами врасти в землю.

У человека есть совершенно дурацкое качество. Мы всегда думаем, что беда нас не коснется. Человек никогда не думает, что он может заболеть раком. Или попасть в аварию. Или что его самолет упадет. Он думает: самолеты падают, но не мой…

И вот у меня было совершенно бредовое ощущение. Я думала: если я буду оставаться в городе, со мной же ничего случиться не может. А если я буду в городе, значит, и с городом ничего не случится. Понимаю, что это бред. Думаю, у нас всех немного поехала крыша…

В какой-то момент город стал онкобольным. Стал тем, кого нельзя бросить. Можно выйти замуж за мужика, пожить с ним и развестись. Найти другого себе. Но если твой мужик вдруг теряет работу или вдруг он заболевает раком, ты не можешь его бросить. Ты обязана дождаться, чтобы он хотя бы встал на ноги. И тогда можешь строить свой путь. В несчастье нельзя бросать.

Донецк попал в исторически сложную ситуацию. Огромное количество людей меня уговаривали уехать на Украину. Они как бесы были. Уговаривали и уговаривали: "Да ты что! У тебя маленький ребенок! Как ты останешься? У вас стреляют! Бомбы! Подвала нет!" Мы в паркинге прятались. Страх и ужас. Все мне обещали, что меня непременно в городе если не убьет, то искалечит. Они меня так сильно уговаривали, что даже сейчас, вспоминая события пятилетней давности, я иногда с ужасом думаю: блин, а если бы они меня тогда уговорили?..