Депрессивный МГУшник и агрессивные ПТУшники

Не так давно в социальных сетях все ринулись вспоминать про Виктора Цоя, в связи с днём его гибели. Я не придал этому дню особого значения, но 15 августа, проходя мимо "Камчатки", увидел небывалое в будние дни столпотворение и задумался. Кто-то обсуждал лекцию Дмитрия Быкова, и меня потянуло её изучить.

"Немногие интервью Цоя были скупы, ему не о чем было сказать, и непонятно, о чем было с ним говорить. Он всегда повторял, что песня должна быть такой, чтобы каждый ее понимал по-своему", — так начинает Дмитрий Львович, намекая, что сейчас он-то и расскажет, что к чему. Сразу бросается в глаза то, что Быков не совсем понимает самиздатовские традиции рок-прессы, особенно питерской. Интервью у Цоя были довольно остроумны, в них ему было не очень-то интересно раскрываться, гораздо любопытнее было троллить собеседников, вспомнить хотя бы:

- Скажите, ваша любимая игрушка в детстве?
- Пластилин.
- Что из него получалось?
- Всё!

фото: culture.ru

Читаем дальше, что получилось у Быкова.

"Самые употребляемые Цоем слова: звезда, Солнце (как ее разновидность), небо, земля, ночь, чай, иногда еще асфальт. Почти все эти предметы черные, это главный цоевский цвет. Удивляет стертость его поэтики, отсутствие личностного начала. Он угадал приход вырождения значимости слова, когда его осмысление становится произвольным".

Забавно, что Дмитрий Львович кидается такими пафосными строчками, типа "вырождение значимости слова", если кто-то затрагивает вечные, фундаментальные вещи. Мне всегда казалось, что когда поэт, даже если он поэт-песенник, апеллирует в своих текстах к природе, к вещам неменяющимся и при этом делает это не пошло, то это чуть ли не самый высокий уровень, которого можно достигнуть.

И тут он переходит к своей главной мысли.

"Я с ужасом понял, что главный сюжет постсоветской эпохи — это ПТУшник, призываемый в армию. У него узкопрофильное техническое образование, широкое понимание ему не нужно. Он агрессивный представитель городской окраины — мстит за то, что оказался выброшенным не только из 9-го класса, но еще и из общества. Не случайно "Камчатка" — это название не только любимой котельной Цоя, в которой тот работал, но и задняя парта, за которой сидит антилидер класса. В каком-то смысле это относится и к России, а популярность Цоя не говорит о ее состоянии ничего хорошего — плачевно, что сегодня он самый востребованный рок-исполнитель".

Непонятно, с каких это пор на задних партах у нас сидят антилидеры класса, наоборот же?

Забавно, что тема "ПТУшника, призываемого в армию", была так близка самому широкому кругу слушателей. От бездельников-маргиналов до людей старшего поколения. Может быть, они слышат нечто большее, чем то что расслышал Быков? К примеру, у моего командира батальона в звании полковника Цой был любимым музыкантом, которого он слушал при любом удобном случае. На пробежках он всегда держал в руке телефон, из которого негромко звучал Виктор Робертович. В общем, Цоя слушали и слушают люди самых разных профессий и возрастов, однако Быков настырно сужает масштаб Цоя, запихивая его в сомнительную классификацию мстительного представителя городских окраин, в котором и отражается наша страна.

"Он говорит сам о себе: я обычный городской асфальт, покрытый плевками, грязный, твердый, по-своему надежный. Агрессия присутствует в каждом слове. Большая часть настроений современной России — это переживания людей, которые мстят за свое положение в обществе, Америке — за ее однополярный мир, Европе — за то, что она от них отвернулась. Это население спальных районов — недовольное, но и не желающее что-то менять, обитающее на городском дне и получающее за это огромную степень свободы. Они не выражают, больше чувствуют. Цой точно поймал это самоощущение и интонацию, которую выражать особо не рвался, — она живет в молчании, пустотах, ритме, повторах. Он не диктор, а безусловный транслятор эпохи".

Агрессия в каждом слове?! Такое ощущение, что кроме троечки боевых хитов Дмитрий Львович больше ничего не слышал у Цоя. Тут и Америка с Европой нелепо пришлись к разговору, и "население спальных районов — недовольное, но и не желающее что-то менять, обитающее на городском дне", даром, что "перемен требуют наши сердца".

Быков Цоя не понимает, поскольку тупо его не знает. Такое впечатление, что он действительно слышал максимум пять его хитов, вокруг которых и построился весь этот натуральный гон, с бесконечными самоповторами и монотонной болтовней вокруг полутора неоригинальных идей.

Далее Быков действует по проверенной схеме. Даёт ссылку на сказку Гаршина про пальму – в каждой второй лекции Быкова есть эта пресловутая пальма.

"Мы понимаем, что при всей его поэтичности и виртуозности выражал он именно усталость от сложности советского перегретого пространства и жажду простоты. Как в гениальной сказке Attalea princeps Всеволода Гаршина: когда пальма пробивает теплицу, она погибает. Во всем русском роке мы слышим звон бьющегося стекла".

Конечно же, без советского перегретого пространства не обошлось. Эту сову на глобус Быков натягивает постоянно. Тут хочется сказать, как учитель девятикласснику в фильме "Доживем до понедельника": "В твоем возрасте люди читают и другие книжки".

Также в глаза бросаются противоречия Дмитрия Львовича. То Цой символ всеобщего упрощения и стёртой, безличностной поэтики, то вдруг появляются поэтичность и виртуозность. Может, уже пора выбрать что-то одно?

Далее он говорит про котельную (брезгливо), грязные кроссовки и блатную гитару (есть и такие, оказывается) с тремя дворовыми аккордами. И тут уж совсем очевидным становится то, что Быков даже не осознает, насколько Виктор Цой был гениальным и разносторонним мелодистом. Совершенно точно он не слышал, пожалуй, самый лиричный альбом "Это не любовь" 1985 года и далее по списку.

Ещё великий знаток поэзии Дмитрий Быков принялся рассуждать об азиатском минимализме, где следующим образом процитировал Владимира Соловьева: "… и Третий Рим лежит во прахе, а уж четвертому не быть, и желтым детям на забаву даны клочки твоих знамен". Хотя на самом деле соответствующая строфа из программного стихотворения "Панмонголизм" звучит так: "Смирится в трепете и страхе, / Кто мог завет любви забыть... / И Третий Рим лежит во прахе, / А уж четвертому не быть."

Затем ещё более комичная осечка: "Героиня его песен, скажем, таких как "Малыш" или "Восьмиклассница", заведомо не понимает его, дистанцируется, им не найти общий язык". Во-первых, мягко говоря, никто не дистанцируется, а, во-вторых, песня "Малыш" посвящена сыну, а вовсе не "героине", что ещё раз подчёркивает степень внимательности Быкова при прослушивании музыканта — героя ПТУшников.

Далее Быков без страха быть уличённым во лжи говорит: "Цой, наверное, единственный автор русского рока, у которого лирическая тема отсутствует практически напрочь", – что уже совсем звучит по-идиотски, но еще веселее "единственным" – относительно Летова этот вывод был бы более-менее верным, хоть опять же крайне поверхностным.

А ведь весь этот анализ Цоя, который на самом деле даром не нужен Быкову, сводится к обыкновенному идеологизированному нытью про концы времен и исчерпанность смыслов в нашей дикарской стране.

Но если, допустим, я, как человек, который может закончить по памяти практически любую строчку Цоя, заметил очевидные нестыковки Дмитрия Львовича, который столь оглушительно и курьезно прокалывается, то как относиться к его лекциям о писателях? Там всё аналогично? А ведь некоторые из них казались любопытными и глубокими...

Цой, как и все персонажи его лекций, – маленькие брюзжащие копии напуганного резонера Быкова. Он им просто отказывает в праве оставаться самими собой. И без разницы, кого он расписывает, будь то Цой или Маяковский, – это всегда будет только Быков. Остальные его не интересуют. Остальных он отказывается видеть.

У-у-у-у, Дмитрий Львович, это не любовь.